Наш учитель по имени Лёва
Ирина Вишневская - журналистка и художник. И писатель еще. Когда-то она жила в Чадыр-Лунге, приехав из России с родителями маленькой девочкой. Потом стала кишиневкой, известной журналисткой, а затем даже ресторатором. Однажды все бросила и уехала в Одессу. Начала писать книги, а потом картины. И везде в ее творчестве присутствует тема любимой Гагаузии. А истоки этой любви берут свое начало в простой чадыр-лунгской школе, где преподавал обыкновенный учитель с большой буквы и звали его Лёва Гольдберг.
- ЕСЛИ говорить о возрасте, у нас была разница в одиннадцать лет. И почти все мои одноклассники сразу после школы перешли с ним на «ты» и звали его просто – Лева. Я же по прежнему почитала в нем учителя и обращалась к нему по имени отчеству – Лев Хаимович, Вы. Кто бывал в Чадыр-Лунге, знает – место это необычное и очаровательно странное. Только здесь в центре города на заросшем травой пяточке сами по себе пасутся овцы, а пастух, одетый в костюм «Адидас», зачитывается «Крестным отцом». Только здесь в летний полдень небо стелется по пыльной душной земле и воздух сух и особо пахнет жарой. Только здесь осень делит время с зимой, а весна приходит неожиданно. Утром. В какую-то – одну из последних – нашу школьную весну неожиданно в класс пришел он. Утром. Резким движением взял чей-то учебник. «Дайте хоть посмотреть», - в пространство сказал он, полистал и – мы замерли и тут же влюбились – швырнул учебник в дальний угол. «Вы что, идиоты? – он напирал на нас. – Вы что, не в состоянии сами до этого додуматься?» Мы еще не понимали, о чем это он – стояла ленивая провинциальная весна – но нутром чувствовали, как воздух наполняется непривычными запахами и время сжимается, чтобы сделать рывок. Уж не знаю, о чем после звонка, прячась за туалетом, говорили мальчишки, почти по-взрослому затягиваясь сигаретами, но мы с девчонками бурно обсуждали молодого учителя литературы и русского, его испачканный мелом синий костюм, навсегда желтый от табачного дыма указательный палец, его неповторимую стремительную походку, подгоняемую согнутыми в локтях руками. Его звали Лев Хаимович Гольдберг. Как-то сразу исчезла грань между отличниками и двоечниками. Для него не имело значение, готовы мы к уроку или нет и в каких отношениях мы с заданным на дом классиком. Он пересказывал сюжет изучаемого литературного произведения и предлагал обсудить какую-нибудь ситуацию. Он учил нас думать, рассуждать и не бояться. Не бояться показаться глупыми. Не бояться произнести свою мысль вслух, не бояться отстоять ее. Вовка Лазарев, красивый, смышленый, не прочитавший ни одной книги и севший сразу после школы то ли за убийство, то ли за чужую вину – говорили разное, - всегда тихо сидевший на последней парте, за что получал гарантированные тройки и гладко перекатывался из класса в класс. На каком-то очередном обсуждении, не поднимаясь с места, он тоже вставил свои «пять копеек». Лев Хаимович сосредоточился на нем и яростно стал разбирать героя с Вовкой. А в конце урока, спохватившись, сообщил: «Лазарев, тебе пятерка». На следующем уроке Вовка тянул руку, выпрыгивая из-за парты. Было такое. Я не придумываю. Спросите моих одноклассников. А на первой парте сидела Лена Топчу. Тихая девочка. Что-то спросил ее Лев Хаимович, а она не ответила. Он аж задохнулся от возмущения, открыл журнал и прошипел: «Я не могу поставить тебе двойку. Для твоего незнания нет оценок. Ты не знаешь – на отлично! Тебе пятерка!» Что-было-на-следующем-уроке! Лена отвечала великолепно. В тихой девочке Лев Хаимович всколыхнул самолюбие. Оценку он ей не поставил, сказал, что она с честью отработала аванс. Он ворвался в нашу жизнь. И словно открылись шлюзы. Хотелось свободы и бунта хотя бы в радиусе метра. Нас распирало. И мы с Иркой Бабинцевой первыми в школе сменили короткие юбки на макси. И нас выставили с урока – переодеваться. Мы переоделись. Но ветер перемен уже носился по коридорам нашей средней номер четыре, он искал выход, чтобы разнестись по соседним улицам. Лев Хаимович очень скоро стал завучем по воспитательной работе. Завел в школе КВНы. Они были беспомощными, но собирали полные залы. Много зрителей было с других улиц – из других школ. В зале страсти между болельщиками гудели похлеще, чем на сцене между командами. Конечно, это было работой Гольдберга. Он находил для болельщиков неимоверные задания, типа – одним снять транспарант, приветствующий праздник месячной давности, другим – заколотить дыру в заборе – то, до чего у завхоза не доходили руки. А, обнаружив как-то зевающего болельщика, тут же утвердил приз скучающему зрителю – спичку – в зубах ковыряться. Он открыл в школе факультативный литературный кружок. Заседания проходили в актовом зале. Переполненном. Старшеклассники всех городских школ приходили сюда после занятий, заглянуть за двери других миров. Это были необычные заседания-лекции. Лев Хаимович зачитывался стихами, прозой, открывая ее для себя и для нас – одновременно. И мы, затаив дыхание, слушали непривычную музыку слов, загипнотизировано следили за рукой учителя с навсегда пожелтевшим от табачного дыма пальцем. Он отбивал такт. А потом был городской театр. Режиссер тот же Гольдберг. А потом он выпустил наш выпуск из школы и ушел. Ему стало тесно. Ушел в районную газету. Я любила, приезжая к родителям, приходить к нему в гости. Сидеть в прокуренной квартире под свиньями, нарисованными на потолке моим мужем, слушать старые записи Высоцкого, Галича, скрипевшие с бабин пыльного магнитофона, пить на равных вино и говорить. Вначале о литературе, потом о политике. О политике вначале говорить, потом для протокола спорить, потом слушать, соглашаясь, - все начинается именно здесь, в Гагаузии. В этом загадочном крае любой, если хочешь, может вырасти из провинциала. Стать министром, а потом послом в приличной стране, раскрученным модельером, преуспевающим предпринимателем. И чтобы стать классным – не провинциальным – профессионалом, знаменитостью, не обязательно покидать Чадыр-Лунгу. Лев Хаимович издал четыре поэтических сборника. Для себя. А потом издали его. Да где! Его стихи вошли в один из томов престижного альманаха «Сатира и юмор ХХ века»! Недавно я была у него в гостях. Он съехал из прокуренной квартиры со свиньями, нарисованными на потолке моим мужем. Он, как настоящий гагаузский помещик, жил в большом светлом доме. Компьютер на кухне и в спальне. Рабочий кабинет на кухне и в спальне. Все должно быть под рукой. Мы как всегда пили вино. Он гладил кошку и, конечно же, говорил о политике. Об этих вечных боях ветряных мельниц, о вечно одном сценарии с разными именами. Было уютно и слегка пьяно. Но мой учитель еще не показал все владения и настоял, чтобы мы вышли во двор. Старый виноградник и огромная летняя пристройка. И погреб с двумя одинокими бочками. Лев Хаимович дал мне шланг и фантик – пластмассовую бутылку – и скомандывал: «Дуй!». Я и стала дуть, взбаламутив ароматное вино. Он стал ругаться – между слов, - продолжая о чем-то говорить. Наверное, о том, что в сражениях с ветряными мельницами есть тоже толк. Ты каждый раз побеждаешь себя. А усталость… Это нормально. После сражений всегда так – пыль оседает на обувь, усталость ложится на руки. А может, он говорил о другом. О своей запутанной счастливо-несчастной жизни, затерянной на десятилетия в этом очаровательно странном и необычном месте. Я не помню. Было немного пьяно и очень хорошо. «Вы говорили как-то, что учили нас не бояться», - напомнила я ему. Он засмеялся весело и коротко и серьезно сказал: «Знали бы вы, как я боюсь сам!» Он учил нас, он учил их, он учился сам. Но только сейчас, после того, как его больше нет, я вдруг поняла – он учил нас еще одной мудрости: мир каждого – две улицы и три перекрестка, а вдоль обочины множество открытых дверей в другие миры. Но чтобы владеть вселенной, совсем не обязательно покидать эти две улицы с прилегающими к ним тремя перекрестками.